Русские сказки - Страница 9
9
Иногда на эти протесты отзывалась провинция:
«Сочувствую и присоединяюсь» – телеграфировал из Дремова Раздергаев; Заторканный из Мямлива тоже присоединялся, а из Окурова – «Самогрызов и др.», причем для всех было нсно, что «др.» – он выдумал дли пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких «др.» не было. Евреи, читан протесты, еще пуще плачут, и вот однажды один из них – человек очень хитрый – предложил:
– Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим – что они будут делать тогда, эти шестнадцать и с Гришем?
Народ дружный – сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья, спрятали, а чернила – в Черное море вылили и – сидят, дожидаются.
Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев – нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда – не дают!
– Ишь вы! – говорят. – Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет, вы обойдетесь без этого!
Хлопотунский умоляет:
– Да – как же?
– Ну уж, – говорят, – достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь…
Гриша, – ему уже сорок три года минуло, – плачет.
– Хосго плотестовать!
А – не на чем!
Фигофобов мрачно догадался:
– На заборе бы, что ли?
А в Питере и заборов нет, одни решетки.
Однако побежали на окраину, куда-то за бойни, нашли старенький заборчик, и, только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг – якобы с небес спустись – подходит городовой и стал увещевать:
– Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные будто господа – ай-яй-яй!
Конечно, он их не понял, думая, что они – литераторы их тех, которые под 1001-ю статью пишут, а они сконфузились и разошлись – в прямом смысле – по домам.
Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты – без удовольствии.
Справедливо говорит люди, понимающие психологию рас, – хитрый народ евреи!
VIII
Вот тоже – жили-были два жулика, один черненький, а другой рыжий, но оба бесталанные: у бедных воровать стыдились, богатые были для них недосягаемы, и жили они кое-как, заботясь, главное, о том, чтобы в тюрьму, на казенные хлеба попасть.
И дожили эти лодыри до трудных дней: приехал в город новый губернатор, фон дер Пест, осмотрелся и приказал:
«От сего числа все жители русской веры, без различия пола, возраста и рода занятий, должны, не рассуждая, служить отечеству».
Товарищи черненького с рыжим помялись, повздыхали и все разошлись: кто – в сыщики, кто – в патриоты, а которые половчее – и туда и сюда, и остались рыжий с черненьким в полном одиночестве, во всеобщем подозрении. Пожили с неделю после реформы, подвело им животы, не стерпел дальше рыжий и говорит товарищу:
– Ванька, давай и мы отечеству служить?
Сконфузился черненький, опустил глаза и говорит:
– Стыдно…
– Мало ли что! Многие сытней нас жили, однако – пошли же на это!
– Им всё равно в арестантские роты срок подходил…
– Брось! Ты гляди: нынче даже литераторы учат: «Живи как хошь, всё равно – помрешь»…
Спорили, спорили, так и не сошлись.
– Нет, – говорит черненький, – ты – валяй, а я лучше жуликом останусь…
И пошел по своим делам: калач с лотка стянет и не успеет съесть, как его схватят, изобьют и – к мировому, а тот честным порядком определит его на казенную пищу. Посидит черненький месяца два, поправится желудком, выйдет на волю – к рыжему в гости идет.
– Ну, как?
– Служу.
– Чего делаешь?
– Ребенков истребляю.
Будучи в политике невеждой, черненький удивляется:
– Почто?
– Для успокоения. Приказано всем – «будьте спокойны», – объясняет рыжий, а в глазах у него уныние.
Качнет черненький головой и – опять к своему делу, а его – опять в острог на прокормление. И просто, и совесть чиста.
Выпустят – он опять к товарищу, – любили они друг друга.
– Истребляешь?
– Да ведь как же…
– Не жаль?
– Уж я выбираю которые позолотушнее…
– А подряд – не можешь?
Молчит рыжий, только вздыхает тяжко и – линяет, желтым становится.
– Как же ты?
– Да так всё… Наловят их где-нибудь, приведут ко мне и велят правды от них добиваться, добиться же ничего нельзя, потому что они помирают… Не умею я, видно…
– Скажи ты мне – для чего это делается? – спрашивает черненький.
– Интересы государства требуют, – говорит рыжий, а у самого голос дрожит и слезы на глазах.
Задумался черненький – очень жалко ему товарищу – какую бы для него деятельность независимую открыть?
И вдруг – вспыхнул!
– Слушай – денег наворовал?
– Да ведь как же? Привычка…
– Ну, так вот что – издавай газету!
– Зачем?
– Объявления о резиновых изделиях печатать будешь…
Это рыжему понравилось, ухмыльнулся.
– Чтобы не было ребенков?
– А конечно! Чего их на мучения рожать?
– Это верно! Только – газета зачем?
– Для прикрытия торговли, чудак!
– Сотрудники, пожалуй, не согласятся?
Черненький даже свистнул.
– Вона! Ныне сотрудники сами себя живьем в премии предлагают подписчицам…
На том и решили: стал рыжий газету издавать, «при участии лучших литературных сил», открыл при конторе постоянную выставку парижских изделий, а над помещением редакции, ради соблюдения приличий, учредил дом свиданий для высокопоставленных лиц.
Дела пошли хорошо, живет рыжий, толстеет, начальство им довольно, и на визитных карточках у него напечатано:
«Вдоль Поперек
Ивсяко
...Редактор-издатель газеты «Туда-сюда», директор-учредитель «Сладкого отдыха администраторов, утомленных преследованием законности». Тут же торговля презервативами оптом и в розницу».
- Предыдущая
- 9 / 27
- Следующая