Русские сказки - Страница 22

Обращаясь к злободневной сатире как «новому для себя жанру», Горький, по его собственным словам, преследовал «социально-педагогическую цель» (Архив A. M. Горького, ПГ-рл-21-7-1). Впоследствии писатель подчеркнул, что в литературном плане его сказки связаны с сатирическими традициями M. Е. Салтыкова-Щедрина (см. письмо Горького Н. В. Яковлеву от 30 сентября 1934 г. – Г-30, т. 30, стр. 360). «В паши дни, – говорил Горький в 1909 г. слушателям Каприйской партийной школы, – Щедрин ожил весь, и нет почти ни одной его злой мысли, которая не могла бы найти оправдания в переживаемом моменте. Вновь воскресли Молчалины и Хлестаковы, Митрофанушки – заседают в Государственной думе, а ренегатов – еще больше, чем в 80-х годах» (Архив Г стр. 274). Тогда же он писал С. Я. Елпатьевскому: «Щедрина надо бы нам в эти шалые дни».

Сатира представлялась Горькому одним из наиболее действенных средств борьбы с реакцией. «От вас, из России, – писал он Н. А. и Т. В. Румянцевым, – веет такой тяжелой грустью, таким мраком и общей растерянностью, что поставил я себе цель – да будет вам от меня весело! Так и ждите!» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-37-29-13).

Воскрешая традиции революционно-демократической сатиры XIX в., Горький тесно соприкасался с большевистской прессой, которая именно в этот период начала широкую пропаганду наследия Салтыкова-Щедрина. В. И. Ленин писал в 1912 г.: «Хорошо бы вообще от времени до времени вспоминать, цитировать и растолковывать в „Правде" Щедрина…» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 48, стр. 89; см. также т. 22, стр. 84–85).

В «Русских сказках» Горький изобразил тех, кто осуществлял политику насильственного успокоения России. Таковы правитель Игемон, в образе которого угадываются черты премьер-министра П. А. Столыпина; наемный «усмиритель» Оронтий Стсрвенко; губернатор фон дер Пест; полицейский пристав фон Юденфрессер, что в переводе с немецкого означает «пожиратель евреев»; сановный министр из сказки I, чей облик явно напоминает реакционного министра просвещения Л. А. Кассо. В образе «фуэгийца» Оронтия Стервенко Горький дал обобщенный сатирический портрет озверевших «усмирителей» России (А. А. Рейнбот, Д. Ф. Трепов, Ф. В. Дубасов, И. Н. Толмачев и др.).

Изображению многоликого врага демократии посвящено большинство «Русских сказок» (I–VIII, X–XII). Некоторые из них отражают борьбу Горького с реакционными философскими течениями, в том числе с проповедью «самоусовершенствования» и толстовской идеей «непротивления злу насилием». В статье «О прозе» Горький заметил, что «в классовом общество любить „вообще человека" – невозможно, ибо это привело бы к „непротивлению злу" и – далее – ко всемирной вшивости, как сказано в одной из „Русских сказок"…» (Г-30, т. 26, стр. 392).

Горьковский житель из сказки X, который пытался одолеть зло терпением и видел зло «в сопротивлении оному», – блестящая пародия на веховцев и толстовцев. Можно предположить, что одним из прототипов этого образа был писатель Иван Наживин, книга которого «Моя исповедь» вышла в 1912 г. Критикуя ее, Горький писал в цикле статей «Издалека»: «В чем задача жизни по Наживину? Очистить душу от „временного", приблизить ее к „вечному", „а потом душа будет безмолвно даже очищать и освещать других", – как учил Л. Н. Толстой. „В борьбе обретешь ты свое право" – „нет! – кричит Наживин, – борьба есть лучшее средство не обрести, а потерять свое право и право другого…"; „Только не борись, – учит он, – только уйди из этой злой сутолоки страстей человеческих…"» (Г, Статьи, стр. 128–129).

Комические фигуры «мудрейших жителей», углубившихся в созидание «нового человека», Горький рисует в сказке XI. В «мудрейших» угадываются идеологи веховства: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, П. Б. Струве и др.

Сатирический портрет одного из «мудрейших» Горький дал в сказке V. Барин, который старательно искал свое «национальное лицо», многими чертами напоминает П. Б. Струве. В 1911 г. вышел сборник его статей «Patriotica». Отстаивая идею «Великой России». Струве по существу солидаризировался с премьер-министром П. А. Столыпиным, который сказал о революционерах: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия» («Государственная дума». Стенографический отчет. Сессия II, заседание 36, 10 мая 1907 г.).

На практике идея «Великой России» означала защиту империализма, великодержавный шовинизм и угнетение «малых наций». В письме к редактору «Запросов жизни» Р. М. Бланку в июне 1912 г. Горький заметил: «Особенно пугает и тяготит несомненный рост ветшания к проповеди зоологического национализма, к идее „Великой России" – пагубнейшая идея ‹…› Надобно возможно чаще и понятнее говорить о грозном для России международном положении ее, о тех несчастиях, коими эта позиция грозит народу» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-4-18-3).

Высмеивая лозунг «Великой России», Горький в сказке V подверг критике позицию кадетов в спорах по национальному вопросу. Здесь есть намеки на политическую и литературную карьеру Струве: «и социалистом был, и молодежь возмущал, а потом ото всего отрекся…» (см. реальный комментарий к стр. 192). Однако значение сатирического образа «барина» неизмеримо тире. Это образ националиста, идеолога российского империализма, вобравший в себя конкретные черты многих кадетских и октябристских деятелей тех лет.

Многие сказки Горького разоблачали вдохновителей реакции на идеологическом фронте. Еще весной 1910 г. Горький писал Л. А. Никифоровой: «Страна наша состоит сплошь из разнесчастных Ванек, не помнящихродства, не чувствующих своей связи с родиной, с миром и людьми. Именует ли себя оный Ванька Петром Струве или Федором Сологубом – всё едино – в существе его нет двух основных человеческих свойств: любви к жизни, уважения к самому себе. Он всю жизнь возится с неким мыльным пузырем, своим „я", надувается, пыжится, хочет создать из своей пустоты „неповторяемую, единственную индивидуальность" и – создает жалчайшее нечто ‹…› Боязливо играя в прятки с жизнью, он холопски преклоняется пред нею, когда она его находит…» (Архив А. М. Горького, ПГ-рл-28-4-13). Боязнь жизни, проповедь пессимизма приобрели в годы столыпинской реакции большое распространение. Типические особенности проповедника такого рода «философии» запечатлены в гротескном образе Смертяшкина.